Екатерина II, Германия и немцы - Клаус Шарф

По отдельным высказываниям в письмах 1780-х годов можно судить о предпочтениях Екатерины среди современных ей немецких романов и высокой оценке, которую она давала романам сатирическим. До сих пор ее интерес к этому роду литературы, хотя о нем и было известно, не становился предметом исследования, тем более что эти романы не признавались историей литературы, ориентированной на «классиков» и историю идей. Сатирические романы считались литературой несерьезной, в лучшем случае – первыми образцами развлекательной литературы – в отличие от искусно, на высоком уровне выполненных романов, например философического, политического или дидактического содержания, – для которых только и нашлось место в истории немецкой литературы. Лишь современное литературоведение, последние пятьдесят лет открыто заявляющее о себе с позиций социальной истории, стало исследовать немецкие сатирические романы второй половины XVIII века, признав их как специфический жанр немецкой литературы периода позднего Просвещения[583].

Романы, написанные по образцу английских, приобрели популярность в Германии лишь с начала 1770-х годов. Поэтому может показаться, что Екатерина, открыв для себя новое увлечение, могла без труда нагнать упущенное. Однако эта волна нахлынула с такой силой, что уже к 1780 году достигла своей вершины[584]. Каждый последующий год устанавливались новые рекорды: с 1772 по 1796 год по указателям одной только Всеобщей немецкой библиотеки прослеживается около 6 тысяч названий, включая переводы[585]. Учитывая такой объем материала, Екатерина нуждалась в компетентных консультациях, и она получала их – главным образом у Гримма и Николаи. Поскольку ко всему, за что императрица бралась, она подходила основательно, сначала она читала те романы, на которые обратила внимание с запозданием, однако все больше попадало в ее руки новых изданий. Екатерина прочитала роман Борода клинышком Иоганна Готлиба Шуммеля[586], в котором высмеивались школьные опыты Базедова, Историю абдеритов Христофа Мартина Виланда[587], Историю фрейлейн фон Штернхейм Софи де Ларош[588] и пародию Иоганна Карла фон Музеуса на Лафатера Физиогномические поездки[589]. Едва познакомившись с немецкими авторами, императрица уже объявляла об упадке французской литературы со смертью Вольтера в 1778 году: «С тех пор, как умер мой мэтр, эти бедные люди [французы. – К.Ш.] не могут похвастаться ни одной книжкой, которая могла бы сравниться с ними»[590].

В 1785 году, прочитав книгу врача и писателя Иоганна Георга Циммермана Об уединении[591], Екатерина пожаловала автору золотую медаль и кольцо с бриллиантом. Сочинение Циммермана произвело глубокое впечатление на императрицу. «В этой книге, – писала она автору, – есть и сила, и мощь, и прелесть душевная…»[592] Циммерману вновь, как и в 1780 году, когда Григорий Григорьевич Орлов хотел переманить его на российскую службу, удалось уклониться от предложения переехать в Петербург. Тем не менее императрица не замедлила надавать ему множество поручений[593]. Со своей стороны, Циммерман сделал все возможное, чтобы как можно больший круг людей понял, чьим доверием он пользуется, а его собственные письма, адресованные Екатерине, все чаще наполнялись его личными просьбами. Прежде всего, он старался обратить высокое внимание Екатерины на своих коллег по перу, нуждавшихся в ее благосклонности. Так, по ходатайству Циммермана императрица помогла выйти из затруднительного положения двум известным лицам, жизненные пути которых диаметрально разошлись в эпоху Французской революции: Георгу Форстеру и Августу фон Коцебу[594].

Еще сто лет тому назад историки с удивлением отмечали, что корифеи немецкой литературы – Лессинг, Шиллер и Гёте – остались, по-видимому, не замеченными императрицей. Не встречалось в ее записях и высказываний о Гердере, в 1764–1769 годах преподававшем в школе при Домском соборе в Риге, принимавшем участие в жизни тамошнего просвещенного общества и воспевавшем Екатерину в одах и торжественных речах как идеальную правительницу[595]. Имеется по крайней мере одно документальное подтверждение тому, что до 1784 года она ничего не знала о Гердере. В ходе уже дважды упомянутого визита Вейкарда для представления ко двору[596] императрица проявила завидные познания, осведомляясь о последних новостях в мире немецких ученых и писателей. Однако, когда Вейкард сообщил, что Гердер только что опубликовал философский труд, посвященный истории человечества, Екатерина поинтересовалась, кто такой этот Гердер, и осталась недовольна и в самом деле совсем не исчерпывающими сведениями о том, что это один веймарский священник. «Священник, – сказала она, ученица Вольтера, – тогда уж труд не может быть философским. Если человек философ, то он не может быть священником, а если он священник, то как он может быть философом…»[597]

Даже если предположить, что литературные вкусы Екатерины вполне удовлетворялись сатирическими романами ее эпохи и что к новым тенденциям она относилась скептически, то все равно едва ли было возможно, обладая столь обширной информацией, не знать ведущих немецких поэтов и писателей. Журналы, в том числе Correspondance littéraire Гримма и Всеобщая немецкая библиотека Николаи, печатали рецензии на выходившие книги. Немецкий театр в Петербурге ставил новые пьесы Лессинга, Гёте, Шиллера и Коцебу[598]. К тому же на русский язык переводились не только комедии и оды Геллерта, романы Виланда или Вильгельмина Тюммеля, но и Молодой ученый, Минна фон Барнхельм и Эмилия Галотти Лессинга, а Вертер Гёте – даже трижды в течение двух лет[599]. Помимо этого постоянно углублялись связи между Екатериной и теми дворами Германии, которые соперничали между собой, покровительствуя культуре: с Брауншвейгом, Дармштадтом и Веймаром, Карлсруэ, Штутгартом и Мемпельгардом, Дессау, Эйтином и Ольденбургом[600].

Глава VI. История русская и немецкая, история всеобщая: научные опыты императрицы и немецкие ученые – ее помощники

1. Опыты средневековой истории России и Германии

Когда в самом конце 1770-х годов Россия взяла на себя ответственность за самое существование Священной Римской империи с целью соблюдения равновесия сил в Европе, петербургское правительство сочло необходимым расширить свои знания о Германии как о едином целом и получить сведения от как можно большего числа немецких дворов. Известно много свидетельств, указывающих на то, что представления о Германии самой Екатерины стали дифференцироваться тогда же. Она более внимательно следила за сообщениями об устремлениях мелких имперских штатов, осознавала сложность их положения, вызванную соперничеством Австрии и Пруссии, и с удовлетворением отмечала, что влияние России на империю возрастало в то время, как влияниe Франции ослабевало. Не случайно наряду с политическим интересом к империи рос интерес императрицы к ее конституционному устройству и взаимоотношениям между отдельными имперскими штатами, к органам и методам управления, к армиям и финансам немецких княжеств, к науке и образованию, к немецкой литературе и искусству, к отдельным людям из Германии, которые могли бы быть ей полезны, и одновременно с этим усиливалась рефлексия Екатерины о собственном жизненном пути.

Тем не менее, чтобы убедительность этого очевидного факта – интеллектуального поворота императрицы к Германии и немцам – не пострадала, следует подчеркнуть его относительность. С одной стороны, большинство аутентичных свидетельств о личных воззрениях Екатерины – письма Фридриху Мельхиору Гримму, князю Шарлю Жозефу де Линю и доктору Иоганну Георгу Циммерманну, дневник ее секретаря Александра Васильевича Храповицкого, пьесы, исторические труды и автобиографические записи – приходится в основном на вторую половину ее жизни, если не царствования. С другой стороны, было бы ошибочно слепо доверять способности историков читать тексты не только буквально: во всяком случае, было бы заблуждением отфильтровывать из многочисленных смысловых контекстов доказательства возросшего интереса Екатерины к Германии и немцам, чтобы затем, будучи ослепленными энтузиазмом первооткрывателей, оставить без внимания интерпретацию самих смыслов, и составляющих, собственно, эти доказательства. Чтобы предостеречь читателя от этого, достаточно вспомнить простой пример из 1760-х годов: вовсе не симпатии Екатерины к немецким политическим писателям побудили ее к заимствованиям из сочинений Бильфельда и Юсти. Главным мотивом для нее служила все же политическая цель – модернизация Российской империи по западному образцу, и даже те места в тексте Наказа, которые восходят к обоим немецким авторам, были вплетены Екатериной в логику ее собственной адаптации Монтескьё или же оставлены ею для приложения, не связанного напрямую с остальным текстом[601].